Кутюмное право

Мы вправе теперь вернуться к щекотливому вопросу о доверии ламентациям дарителей, их высказываниям и предписаниям. Очевидно, что они и в данном случае были опутаны сетью разных принуждений: нормами кутюмного права, формулами учебников по нотариальной практике, требованиями “парижского стиля” делопроизводства, произволом нотариусов. Впрочем, оба столь близких по стилю акта Креспина были составлены разными нотариусами во втором). Похоже, что не слишком ученый пекарь из северной окраины Парижа мог в нотариальном акте запечатлеть отпечаток своей индивидуальности более полно, чем какой-нибудь адвокат или прокурор в своих университетских дарениях.

Нетрудно догадаться, что на сей раз мы будем двигаться в русле микроистории. Вспомним те аргументы, при помощи которых микроисторики бросают вызов представителям не только социально-структурной истории, но и исторической антропологии. В том и в другом случае речь идет об упреках в трактовке человека как “автомата”, объекта игры надличностных сил. И не суть важно, о диктатуре каких именно универсалий идет речь: и способ производства, и классовые структуры, и менталитет в равной степени игнорируют внутренний мир уникальной человеческой личности, обладающей свободой воли. В какой-то мере эти упреки мы можем адресовать и тем подходам, которые представлены в предыдущих главах нашей работы. Так, если, как уже указывалось, сначала мы констатировали недостаток внимания к конкретному человеку, к его внутреннему миру и свободе его выбора, то затем мы также говорили о вещах, внешних по отношению к человеку: о стереотипах сознания, “ментальных структурах”, обычаях нотариальной практики. Хотя, смею надеяться, нам удалось показать, сколь многое зависело от конкретного человека, наделенного особым стилем поведения, а также свободой выбора, пусть даже ограниченной. Как говорилось в историографическом очерке, подобные интенции происходят не только от неудовлетворенности “диктатурой” прежних, генерализирующих, методов, но обладают и известным конструктивным значением.